Эгле горячо просила его за Газарова. За Алигарха. Он ответил, что рад бы пойти ей навстречу, но правила казино писаны не им. Она… она все еще храбрилась, даже пыталась шутить, кокетничать с ним. Но губы ее уже дрожали, голос срывался. А он видел лишь то, какая она юная – наверное, не старше его сына Филиппа…

Она вопросительно взглянула на него и сказала: она готова переспать с ним столько раз, сколько он захочет, в обмен на прощение Алигарху долга. Переспать раз, два, пять, десять – сколько он пожелает. Она готова. Она швырнула ему как перчатку это свое «переспать». А он перчатку поднял. Сказал: двести раз. И начнем прямо сейчас – здесь, на кожаном диване, заперев кабинет на ключ.

Она спустила с плеч тонкие бретельки шелкового короткого сарафана (стоял июль, и от жары спасали только мощные кондиционеры). Стянула платье как чулок, уронила его на пол. Стояла, опустив голову, и постепенно заливалась пурпурной краской – щеки, шея, грудь. Так могут краснеть лишь очень юные блондинки и дети. Полыхать как мак. Роковым женщинам, львицам, разрушительницам сердец и… брюнеткам этого не дано.

Он поднял ее платье, вернул ей, велел одеться. Немедленно одеться! Сказал, чтобы впредь она сначала думала, прежде чем делать очередную глупость. Что жертвовать собой, собственно, не за кого… Еще он сказал, что она годится ему в дочери и не к лицу ей, такой молодой, вести себя, как прожженной продажной сучке, предлагая себя за деньги первому встречному. Он еще что-то говорил ей. Эгле начала всхлипывать, начала суетливо одеваться. Она была такая жалкая в тот момент, что он даже не реагировал на ее красоту, не реагировал на эту ее глупую, смешную жертвенность ради Алигарха. Она, плача, просила его делать с ней все, что угодно, только «не включать Газарову счетчик».

И только тогда до него дошло, чего она боится. Ради чего предлагала себя ему. И тогда… Тогда он усадил ее на диван. Вот этот самый диван в углу кабинета, сел рядом и сказал ей…

В принципе слова значения не имели, важен был тон. Он сумел его найти. Он смотрел на нее, и снова в его душе волной поднималось то забытое, казалось бы, давно уже похороненное чувство, которое почти невозможно было выразить словами, чувство, более всего похожее на незаживающую рану его детства. Там, в глубине, на самом дне, очень, очень далеко…

Через две недели Эгле снова пришла и попросила уделить ей всего пару минут. Он принял ее. Она положила на стол пятьсот долларов. Сказала, что Газаров вчера выиграл в Голицыне шестьсот в рулетку. Она принесла эти деньги в счет долга. Он денег не взял. Пригласил ее – совершенно неожиданно, ей-богу, пригласил на обед в модный японский ресторан. Потом отвез домой, на Мытную, и пожелал на прощание всего наилучшего.

Затем они несколько раз виделись здесь, в Доме. Он приказал Китаеву не трогать Алигарха и не приставать к нему с долгом. И тот – ну, ему хоть в глаза плюй, – видимо, смекнул, что дело улажено, и снова появился в «Маке».

В конце ноября он снова пригласил Эгле на ужин. Это было 23-е число, день рождения Марины Львовны. Салютов знал: она отмечает его. Накануне сын Игорь приглашал его – они с Мариной устраивали для друзей вечеринку в «Цеппелине». Но Салютов тогда от приглашения отказался, сказал, что его время полуночничать по модным кабакам прошло. Потом звонила Марина, интересовалась, когда он приедет. Он ответил отказом и ей, что-то соврал… В принципе он и Эгле-то пригласил на ужин в тот вечер для того, чтобы был повод не ехать к сыну и невестке. После ресторана у дома он дал Эгле денег. И она взяла. Сказала: «Спасибо вам большое». Он знал, что она берет не для себя.

А через несколько дней – 27 ноября Игоря не стало. Когда ему сообщили о смерти сына, он был здесь, в Доме. И вечер в казино только начинался. Слухи распространяются, как чума, и скоро все всё узнали. Или почти все…

Они с Китаевым ездили в милицию, потом в морг опознавать тело. Вернулись в «Мак» в половине пятого утра. Он тогда не мог ехать домой. Не мог…

Казино было уже закрыто. И никого не было, ни души, кроме…

Эгле Таураге сидела на принесенном из ресторана стуле возле дверей его кабинета. Охранники сказали – она наотрез отказалась уезжать. Они даже звонили по этому поводу Китаеву, тот подумал и сказал – пусть, не трогайте ее. Алигарх в тот вечер в казино не явился. А она сидела возле его дверей, как сторожевая собака. Это было грубое сравнение для молодой девушки, но оно было единственно верным. И он позволил ей быть с ним. Хотя никого не хотел видеть в ту минуту. И она провела с ним все утро. Все утро наступающего дня. Сидела вот здесь, на диване. И, наверное, своим присутствием спасла ему жизнь, потому что…

Салютов смотрел на Эгле из окна своего кабинета. Этот парень из розыска так хотел знать, кем она ему доводится. Кем… Это было так просто понять. Но для объяснения этого не хватало слов во всем нашем богатом и могучем языке. По крайней мере он, Салютов, их не находил.

Сейчас он знал: она видит сквозь эту метель, что он здесь, наверху, смотрит на нее из окна, ждет ее и…

Мощные огни полоснули сгустившиеся сумерки как острая бритва. Из снежного тумана вырвался залепленный снегом автомобиль. Видимо, водитель намеренно не сбавил скорости на скользкой, еще не расчищенной аллее – машину с визгом занесло возле самого подъезда. Она круто развернулась, остановилась на мгновение и…

Грохнули выстрелы – один, второй, третий. Они лопались, как гулкие хлопки, как разрывы невидимой петарды. Салютов видел, как автомобиль сразу же рванул с места к аллее. Он видел, как с грохотом повалилась высокая стремянка и рабочие рухнули в сугроб, видел, как из подъезда казино выскочил ошалелый швейцар, как со стороны стоянки бегут, тяжело увязая в снегу, охранники. Видел стремительно удаляющиеся красные огни и… Видел ее, Эгле, ничком лежащую на ступенях возле самых дверей его Дома.

Он с размаху ударил кулаком в стекло. И не услышал звона, грохота осколков, не почувствовал никакой боли. Он вообще уже не чувствовал ничего – только этот обжигающий ветер, ворвавшийся внутрь, заткнувший ему рот, как ледяной кляп.

Глава 26. «БМВ»

Колосов, когда ему сообщили о происшествии, добрался до «Красного мака» за четверть часа. Дежурная машина всю дорогу шла с включенной сиреной и неслась по встречной полосе, каждую секунду рискуя лоб в лоб столкнуться с кем-нибудь в этой метели. Возле подъезда казино его встретил Биндюжный. Опергруппа из Скарабеевки уже прибыла, и Биндюжный вместе с экспертом осматривал следы крови на ступеньках.

Эгле Таураге лежала на столе в Большом зале «Красного мака». На крытом зеленым сукном игорном столе рядом с рулеткой. Вокруг в гробовом молчании толпились служащие казино, стоял Китаев, стоял Салютов. Лицо девушки было спокойным и бледным.

Колосов с порога увидел и другие лица – напряженные, испуганные лица охранников, крупье, официантов. Возле двери, цепляясь за косяк, всхлипывала кассирша обменного пункта: «Боже мой, когда же это кончится, этот ужас…» Прибывший вместе с опергруппой судмедэксперт занимался несколько необычным для себя делом – оказывал первую помощь одному из электриков. Свалившись с лестницы, тот сильно повредил ногу. Эксперт, подозревая перелом, вызвал по телефону «Скорую».

Эгле Таураге врачи были уже ни к чему. Она была мертва. Никита с помощью Биндюжного осторожно освободил ее от намокшей от крови и снега шубы – три пулевых ранения в спину, два из них навылет.

Он обвел взглядом зал: странно, но это и был самый первый раз, когда он вот так стоял посредине главного игорного зала «Красного мака». В прошлые посещения казино обстоятельства складывались так, что до экскурсии сюда как-то не доходило, хотя он и сгорал от любопытства. А сейчас… Он смотрел на стены, отделанные мореным дубом, на мягкие тяжелые драпировки, на массивные карточные столы, крытые зеленым сукном, расчерченные меловой сеткой, на яркие лотки для фишек, тускло-желтые лампы, свисающие с потолка, освещающие столы и оставляющие сумрачные тени в углах обширного, низкого зала, где, несмотря на мощные кондиционеры и освежители воздуха, еще не выветрился запах дорогого табака, алкоголя и терпкий запах мастики для зеркального паркета.