Салютов тоже неотрывно смотрел в окно машины. Мост через Глинку остался уже позади. Под колеса ложилась гладкой черной лентой скоростная трасса. Салютов пошевелился. Колосов в зеркальце поймал его взгляд: о чем он думает сейчас, этот человек? Он вздохнул: нет, никому не дано читать чужие мысли. Возможно, это и к лучшему. Они как туман, как эта слепая снежная мгла, как…

Он видел в зеркале глаза Салютова. Но ничего не мог прочесть по ним, кроме усталости и опустошенности. Ничего другого, казалось, в них не отражалось…

Салютов отвернулся к окну. Мост через Глинку давно исчез во тьме. Но он по-прежнему все еще был здесь, рядом. И та самая фата новобрачной, зацепившись за ржавые перила, все еще трепетала на ветру, как белый последний флаг. А там в ночи на дороге горел разбитый, сплющенный ударом автомобиль. Только это была не старая загсовая «Чайка» из подмосковной сказки про «глинковский мост». Нет, Салютов всегда, с самого первого дня знал, что это была не «Чайка». На шоссе горел, дымил, полыхал как факел черный разбитый «БМВ» его старшего сына Игоря. Тот самый «БМВ», который он тогда сразу узнал… Который некогда они выбирали все вместе в автосалоне на Кутузовском – всей семьей вчетвером – он, его дружные взрослые сыновья и жена Игоря красавица Марина, когда все еще было у них – всех четверых – хорошо…

Глава 36. СКОЛЬКО ЖЕ БЫЛО ПИСТОЛЕТОВ…

С дороги Колосов позвонил в главк, доложил ситуацию начальству. И на Никитском их уже ждали в полной готовности. Отца и сына Салютовых снова разделили, поместив в разные кабинеты: одного как подозреваемого, второго как главного свидетеля обвинения. Ситуация была странной: даже в розыске, где видели всякое, дело, в котором сын фактически сдавал родного отца, вызывало самые противоречивые оценки. И на лицах всех оперативников явно читалось ожидание: что же случится дальше?

Пока в дежурной части составлялась ориентировка по объявлению скрывавшегося Глеба Китаева в розыск, Никита отвел Катю в сторону и спросил:

– Что ты там про пистолеты говорила? И почему, по-твоему, пока надо подождать с прокуратурой?

– Потому что сначала надо сделать кое-какие подсчеты, – Катя смотрела на дверь кабинета, где сидел Филипп Салютов. – Я хочу знать, Никита, сколько же всего в этом деле было пистолетов. Один «макаров», из которого убили Легионера, мы привезли сейчас с собой…

– Второй «ТТ», принадлежавший Витасу Таураге, из которого его и застрелили в казино, а…

– Вот тебе и «а», – сказала Катя. – А где же пистолет, из которого убили Тетерина и Эгле? У нас его нет. У кого он? Был у Легионера? Был бы, если бы Легионер был действительно «крот». А если он им никогда не был, что тогда? Где сейчас этот пистолет? У кого он?

– После убийства Тетерина, когда мы гильз не нашли, было ясно, что убийца от него не избавится. Убийство Эгле это подтвердило, но… но я не понимаю, Катя, что это нам дает сейчас… в нашей конкретной ситуации, – сказал Колосов медленно. – А вообще, к чему ты клонишь?

– К расчетам, Никита. Я же говорю: прежде чем звонить в прокуратуру, надо еще кое-что подсчитать. На самых обыкновенных счетах. – Катя смотрела на стенд спортивных достижений команды УУР, возле которого они стояли. – Знаешь, я, пока ехала с Филиппом в машине, все думала… Закончилась ли эта история с «Красным маком»? Закончилась ли она совсем закрытием казино и арестом его хозяина?

– Она закончится, когда мы найдем убийцу.

– Да, убийцу. Еще одного. А прежде искали «крота»… Знаешь, Никита, эта история, как мне кажется, уже закончена. Остался один последний штрих. Небольшой.

Колосов быстро глянул на нее, и… удивительно, каким бывает порой человеческий взгляд!

– Какой штрих? – спросил он. – Ну скажи. Я хочу, чтобы ты сказала это вслух.

– Мы сосчитали пистолеты. Теперь я сосчитаю факты. Не все. Избранные. Те факты, что имели место в жизни господина Салютова с пятого января. Только сначала я хочу пояснить, какой факт стал для меня отправной точкой.

– Не надо, я знаю какой, – сказал Колосов. – Тот самый: о Марине, о том вашем с ней разговоре в бассейне.

– Ну, раз это тебе ясно, давай вернемся к вечеру 5 января. Когда ты мне рассказывал об этом вечере в казино, ты, помнится, всячески подчеркивал, что первое убийство там произошло именно в день, когда Салютова вызвали на допрос в Генпрокуратуру – по делу Миловадзе, явно усматривая между двумя этими фактами связь. Это был словно знаковый символ того рокового вечера. Но был у 5 января и другой знаковый символ. И для семьи, этой семьи, Никита, он был, пожалуй, тогда самым главным. День этот для Салютова был не только днем допроса в Генпрокуратуре, но и сороковинами со дня гибели сына. Это наш с тобой первый факт, точка отсчета. Факт второй: именно в этот траурный для семьи день, как ты уже говорил Марине Львовне, известие о том, что в казино, где собралась вся семья Салютовых, якобы кто-то застрелился, сильно ее потрясло.

– Был еще и третий факт, Катя, – сказал Колосов быстро, – показания швейцара Пескова о том, что в туалет в вестибюле заходили…

– Нет, подожди. С этими показаниями ты погоди. В моем списке как раз это один из самых последних финальных фактов. Четвертый же факт, Никита, который я выделила особо, вот какой: для убийства Эгле Таураге убийце отчего-то потребовалось очень сильно усложнить себе задачу. Ему нужен был именно заметный темный «БМВ», так напоминающий всем в «Красном маке», а особенно Салютову машину его погибшего сына…

Никита молчал. Потом сказал:

– Ну хорошо… Ладно… Факты. А почему ты советуешь пока не торопиться с вызовом Сокольникова? И… с их допросами?

– Потому что допросы сейчас, сколько бы их ни проводили, ничего больше не добавят, – тихо ответила Катя. – Для объяснения этого есть еще пятый факт: сотовый телефон, по которому в последнее время некто даже не хотел отвечать, перекладывая эту обязанность на своего товарища… Никита, мне кажется, сейчас нужен не допрос, а разговор. Им давно пора поговорить друг с другом. А наша роль пусть сведется только к… Короче, у вас же есть специально оборудованные кабинеты с прослушиванием. Если это возможно устроить, пусть они поговорят. Без нас, без прокуратуры… Или хотя бы сделают попытку.

Катя умолкла. Что же ответит он?

– Ну хорошо, – сказал наконец Никита. – Может, ты и права. Я согласен. Давай проведем эксперимент. Только… и он должен согласиться.

– Филипп? – быстро и недоверчиво спросила Катя.

Никита покачал головой:

– Отец.

Валерий Викторович Салютов сидел на стуле в кабинете, куда его привели и оставили под охраной юного сержанта в форме. В кабинете было жарко. Форточка задраена, окно забрано решеткой. Салютов снял пальто, аккуратно повесил его на спинку соседнего стула, расстегнул пиджак, ослабил галстук. Он сидел и ждал, что же будет дальше. Ждал чисто по инерции. В принципе это было уже совсем не важно.

В кабинет вошел Колосов. Салютов тяжело поднялся.

– Мы проведем экспертизу изъятого у вас пистолета, Валерий Викторович, – сказал он, – и гильз, найденных на двенадцатом километре на месте убийства Легионера-Дьякова. Но это не единственное доказательство. Вы сами слышали, какие показания на вас дает ваш сын.

Салютов смотрел на Колосова. Смотрел на этого майора из розыска, а видел перед собой… Легионера. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга чисто внешне… Может, это сходство создавала их молодость? Молодость – печать, исчезающая с годами… Он вдруг ясно вспомнил, как Китаев в машине со всего размаха ударил Легионера кулаком в лицо, разбив ему губы в кровь… Китаев тогда почти осатанел от ярости и жажды мести. А он, Салютов? Ведь он тогда действительно искренне хотел покончить со всем этим разом – всего-то один выстрел… Пистолет уже был у его виска. И все было бы давно кончено, если бы не этот дикий, истошный вопль Китаева, его увещевания, мольбы, а затем полупьяная страстная речь, эта его убедительная, обличительная, дышащая гневом сказка о том, что «крот» действительно существует! И что он – не кто иной, как Легионер…